По дорогам войны

Воспоминаниями о своём военном детстве с представителями добровольческого объединения «Патриот» Политехнического института НовГУ поделился житель города Холма Новгородской области Василий Васильевич Карпов.

Василий Васильевич родился в 1930 году в деревне Гущино Холмского района, в крестьянской семье. Ветеран рассказывает: «Наша семья жила в Гущине на хуторе. В 1929 году, когда началась коллективизация, отец завербовался на торфопредприятие в посёлок Тесово-Нетыльский, недалеко от Новгорода, и всю семью забрал с собой. Война захватила нас на станции Рогавка, что на железной дороге Новгород - Ленинград. Немцы пришли к нам 16 августа 1941 года. А Холм был оккупирован двумя неделями раньше, 2 августа. Немцы, как говорят местные жители, взяли его без боя. К нам в Рогавку прибежал парень и рассказал, что немцы едут сюда на машинах. Отец наш не был военнообязанным. Его, инвалида, в армию не взяли, и он был с нами. Из Рогавки мы вместе с другими жителями посёлка ушли на болота, на торфяники. Прятались там в канавах, в трубах. Оккупантам на железной дороге была нужна рабочая сила. Они сбрасывали листовки, требовали, чтобы народ возвращался в посёлок. Угрожали, что будут бомбить. И мы пешком вернулись в Рогавку. Пришли, а там уже везде новые хозяева. Это были в основном конные части. Домов незваные гости не занимали. Натянули палатки и устроили лагерь. Так в палатках они и спали. В клубе, где до войны показывали кино, разместили конюшню, рядом устроили полевую кухню. Первые оккупанты были люди простые, в основном рабочий класс, причём разных национальностей. Были даже испанцы, одетые в голубые мундиры. Некоторые немного говорили по-русски. Население они не трогали, никого не обижали. Молоко, яйца, другие продукты покупали у людей. Рядом с Рогавкой, примерно в 500 метрах, была деревня Финёв Луг. Жители этой деревни держали скот: коров, свиней, кур. И немцы у них покупали продукты, насильно не отбирали. А потом из этой деревни в Рогавку пригнали людей, велели сломать памятник Ленину, который стоял на площадке около клуба. И памятник, обмотав верёвками, развалили. Лет 30 назад я был на этом месте. Люди рассказывали, что на огороде нашли руку от памятника. Когда пришли немцы, школы закрылись. С началом войны стало не до учёбы. К тому времени я окончил 3 класса. Родители хотели идти на родину, в Холм. Но как? Железная дорога разрушена, поезда не ходят, немцы наступали на Новгород. Новости мы узнавали от немцев. Отец сказал, что немцы отбраковывают лошадей, которые им были уже не нужны, и отдают населению. Отец решил сходить в соседнюю деревню Пятилипы и взять у немцев коня. Так и сделал: привёл коня, немецкого, здоровенного, как трактор. Раздобыл телегу. Сложили мы все вещи и двинулись в Холм. Люди сведущие нам разъяснили, как нужно ехать. Под Новгородом уже шли бои. Поехали в деревню Вольная Горка, потом двинулись по направлению посёлка Медведь. Везде по обочинам дороги валялась разбитая советская техника, сгоревшие машины всех марок. По канавам лежали трупы людей и животных. В деревнях мальчишки катали наши пулемёты, тележки от «Максима». Некоторые носили на плечах винтовки. Когда проходили посёлком Медведь, я увидел мост через речушку. Мы переехали мост, и увидели, что на подъёме вдоль берега стоит наша обгоревшая техника - бронетранспортёры. Я заглянул внутрь одного из них, а там какие-то обгоревшие коричневые предметы. Я и не понял сначала, что это останки русских солдат. Было их 5-6 человек в каждой машине, а таких машин я насчитал 3-4. Добрались до Шимска. Там нас пустили переночевать. Через реку Шелонь немцы сделали понтонный мост. Проверили у нас документы, пропуска, которые выдали в комендатуре Рогавки. Здесь я увидел знакомого парнишку из Рогавки, Ваню Гебеля. Он и его отец по национальности немцы, но уже давно жили в России. Вот они и пристроились к немцам на кухню поварами. Ваня спросил, куда мы едем. Говорим: «Домой». Переехали Шелонь, а с правой стороны немцы строили деревянный мост. Вернее, строили его наши пленные, работали в холодной воде, голодные. Немцы их подгоняли плёткой, ругались. К нам присоединились два солдата, которые тоже куда-то шли. Один русский, Алексей, а другой узбек. Мать говорила всем, что это её братья. Лёша шёл в Белоруссию. Ночевать нас не везде пускали, боялись. Немцы оповещали население листовками, что движение в ночное время запрещено, карается расстрелом. Пускать на ночёвку запрещается. Такой был приказ, вот население и боялось его нарушать. Уже был октябрь, становилось холодно. Обычно останавливались у старост. Их назначали немцы. В одной деревне, Векшино, староста нас пустил. Когда туда пришли, нам сказали: «Сейчас вас накормим». Наварили картошки, достали солёные огурцы. Мы вытащили кое-какие свои продукты. Смотрим, изба старосты разбита осколками. Он сказал, что это партизаны. Мы забрались на русскую печку. Староста рассказал, что партизаны сначала выбивали окно, потом бросали гранату. Только после этого заходили в дом.

Ездить было опасно везде. Если ехать через болото, то всего 2 километра. Но через болото тяжело, нужен трактор. Если вокруг, то 20 километров. Отец решил ехать по болоту. Конь сильный, немецкий. Нас предупредили партизаны, что идут немцы. Партизаны валили столбы, подпиливали немецкую связь. Но мы всё равно поехали. Боялись, что застрянем, но сильный конь нас вытащил. Выехали на дорогу к деревне Коростынь. Очень устали. Тяжело ехать, погода плохая. Мимо нас немцы на машине солому везли. Мать им махнула, попросила, чтобы они нас подвезли. Они согласились. Мать села в кабину, а нас с сестрой забросили в кузов на сено. Отец ехал сзади на лошади. Приехали в Коростынь, остановились у церкви. Говорят, там когда-то отдыхала императрица Екатерина. Видим: стоит немецкая кухня. Солдаты в очереди стоят. Мать дала мне котелок и отправила в очередь. А немцы ничего, не возражали. Дали мне еды: первое, второе, кофе. Я даже два раза в очередь заходил, и меня не выгоняли. Сели у дороги. Едим. Но надо как-то добывать хлеб. Мать отправляла меня с торбой просить милостыню. А я стеснялся. Сумка у меня была от противогаза. В деревню приходим, я прошу: «Тётенька, дайте кусочек хлеба». Спрашивает: «А вы откуда?» «Из–под Ленинграда»,- отвечаю. «А там у меня дочка», - говорит женщина и плачет. И хлеба не жалела для нас. А иногда люди останавливали нашу телегу, расспрашивали про военные действия: как там под Ленинградом? Вот уже мы добрались до Старой Руссы. Рано утром наши самолёты начали бомбить аэродром. Бомбили не город, а именно аэродром. Там стояли немецкие самолёты и бочки с горючим. Немцы в синих комбинезонах тушили пожар, раскатывали бочки. Когда мы отъехали от Старой Руссы, нас остановили партизаны. Верхом на лошадях выехали из кустов. Оружие у них было немецкое. «Куда едете?» - спрашивают. - «Почему не в армии? Надо вам в партизаны». Потом к отцу обратились: «Почему крест носишь?» Он ответил: «Мама мне подарила, вот и ношу». Двинулись дальше. Проехали Старую Руссу. Потом пошли мелкие деревни: Соколово, Векшино. Пришлось заночевать в одной деревне. Мужик предложил отцу поменяться конями, ему наш немецкий конь понравился. Отец поменял коня, и мы поехали быстрей. Добрались до Поддорья. Мне запомнилась одна женщина. Я пошёл просить милостыню. У женщины в доме было много икон. Дала она мне 5 картошин из корыта для свиньи. И за это спасибо. И уже перед Холмом на реке Шульге попался нам один человек, дядя Миша Чижиков. В Холм на лошадях таскал лес. Немцы, говорит, заставили строить мост. Выехали на Старорусскую улицу. А там у немцев выстроенные в шеренгу солдаты бьют по мишеням из винтовок. На нас внимания не обращают. И мы повернули на Кузёмкино. У мамы там родная сестра, тётя Шура. Детей у неё было 7-8. Дом новый. Она удивилась: откуда мы взялись? Говорим, что из Рогавки. Неделю у неё прожили».
 
«В соседней деревне жили мои дедушка с бабушкой (мамины родители). Все их сыновья были в армии. Старший сын Михаил погиб в плену, это я потом из документов узнал. Дедушку звали Васильев Пётр Павлович. Вместе с мамиными родителями жила их невестка, тётя Оля. Когда мы подъехали к деревне Кузёмкино, справа вдоль дороги увидели немецкое кладбище. Посередине стоял большой столб в виде креста с немецкой свастикой. Рядом была Пронинская школа, там когда-то была деревня Пронино. В школе расположились немцы. Их было человек 10. Эта маленькая группа охраняла дорогу Холм-Локня. Мы с бабушкой ходили к немцам за солью, меняли яйца на соль, сахар. Бабушка носила им молоко. Некоторые немцы немного понимали по-русски. Я очень удивился, когда увидел, как они топят печку. Немцы дров не пилили и не кололи. Засунут в печку жердь, и ждут, пока прогорит. Потом дальше просунут. Немецкие солдаты были какие-то грязные, замученные. Время для нас, детей, настало счастливое, можно было кататься на санках. Немцы нас не трогали, ездили по дороге. Потом началась другая жизнь. Стало холодно. Я запрягал лошадь и ехал в деревню Максимовку. Там жили другие дедушка с бабушкой (родители отца). Им нужно было помогать, дрова заготавливать. Запрягу лошадь, и едем в лес. Навалим берёз, раскряжуем и на санях вывозим. Потом колем дрова. И вот однажды, когда я был в Максимовке, в деревню на лыжах пришли русские солдаты, расположились в нашем доме. Бабушки дома не было, она набожная была, пошла в Холм в церковь. При немцах церковь была открыта. Наши войска окружали Холм, выбивали немцев. Бабушка была в Холме и не могла оттуда выйти. А дедушка оставался в деревне. Мы видели из деревни (тогда кустов не было), как одни немцы на телегах едут вереницей в сторону Холма, другие в белых халатах идут за телегами, несут на плечах лыжи. Видно было даже, как они обуты. У них лыжные сапоги - краги. Русские солдаты, что ночевали у нас, их на дороге остановили и разгромили всю немецкую колонну, шедшую на Холм. Тут дед отправил меня на лошади к родителям. Он понимал, что оставаться здесь мне нельзя, что все эти события так просто не закончатся. Солдаты возили раненых и немецкие трофеи в Максимовку, раздавали населению немецкие папиросы. Это было 19 января. Потом и сам дед к нам пришёл, добирался пешком 8 километров. Пришёл, говорит, попрощаться. Мы его оставляли ночевать, но он отказался, вернулся домой, в Максимовку. А немцы тем временем окружили его деревню и сожгли дома вместе с людьми. Остался один мой дружок Ваня Михаленко, цыган. Отец меня когда-то ругал за дружбу с ним. Нам в Дуброве больше оставаться было нельзя. Пришли на лыжах 12 русских солдат - разведчиков. С автоматами, винтовками, увешанные гранатами. Сказали бабушке, что нам нужно уходить немедленно. В огороде был вырыт окоп, и мы пошли ночевать туда. А бабушка осталась посмотреть, как идут немцы. Накрылась красным одеялом и смотрит в окно. Тут и ранил её немецкий снайпер. Бабушка приползла к нам в окоп. Мы вернулись в дом, и отец её перевязал. Ночью готовились уезжать. Забрали дедушкину швейную машинку, баян, уложили на телегу бабушку. И чуть рассвело, поехали в направлении Куньи, где жила мамина сестра. Немцы заметили нас и стали стрелять. Помню пули на снегу. Никого из нас не зацепило. Приехали в деревню Крачково. Там русские солдаты, замёрзшие, голодные. Прибежали мамины сёстры из деревень Малевщино и Осиновки. Все набились в избу к хозяину Иванову Андрею Ивановичу. Стало много народу. И начался сыпной тиф. От вшей тогда никто не лечил, да и нечем было. Был один офицер, доктор Величко. Он давал нам лекарства, помогал больным. Раненную бабушку лечил. Она лежала на животе, и доктор ей рану обрабатывал. Бабушка выжила. Тут у тёти Тони родился ребёнок, девочка Аня. И ещё в доме был один маленький ребёнок. Положим их в одну зыбку (люльку) и качаем. А немцы стреляют. Как начинается бомбёжка, мы лезем в подпол. Родители тяжело болели тифом, постоянно бредили. У них выпали все волосы. И тут прилетает из Холма немецкий самолёт и нас обстреливает. Однажды, когда я пас стадо, он прилетел и убил 4-х коров. Прибежали русские солдаты, зарезали коров, чтобы не мучились, а мясо взяли себе. Дали отцу квитанцию, что деньги нам вернут после войны. Я, бывало, пасу коров, шишки подожгу, чтобы дымились, и над головой кручу. Комаров так отгонял. А немец видит и бомбит. Тут забирают на фронт моего папу, а он ещё от болезни не оправился. И пошли мы с мамой его провожать. Мужчины через берег переправились, а мама с другого берега платком отцу машет. Налетели немецкие самолёты. И сразу же подошли к нам военные из НКВД, стали маму допрашивать, будто бы она немцам махала. Потом разобрались и отпустили. Вскоре стали эвакуировать население. Отец вернулся домой, в армию его не взяли. Привезли нас в Серёжино. Там мы ходили по огородам, воровали лук. Одежды не было, всё пришло в негодность, Люди обнищали, хлеба никто не давал. Это был 1942 год. В школу ходить было не в чём. Дед сшил мне из плащ - палатки штаны. И я по снегу босиком ходил в школу, а это метров 500. Не ходил, а бегал бегом. Потом мама нашла мне где-то женские ботинки на каблуках. Я надел их, пришёл в школу, и серёжинские мальчишки стали меня бить. Я оборонялся и тоже поразбивал им носы. Вызвали в школу мать, и я сказал, что больше женские туфли не надену. Потом мама выменяла мне у солдат мужские сапоги. Весной нужно сажать огород, а семян нет. Нам давали паёк, но этого было мало. Голод был страшный. И мать повела нас на поле, там мы ночью на ощупь собирали картошку. Днём было нельзя, это считалось воровством. Могли засудить. Учителя в школе все голодные, злые. Только учительница Марья Дмитриевна относилась к нам спокойно. Учила нас, требовала, чтобы все выполняли задания. Тетрадью по истории ВКП(б) служил старый учебник, в котором я писал между строк свекольными чернилами. Новый учебник был только один – по географии. Так и жили мы в Серёжине. В 45-46-м годах тоже страшно голодали. От смерти нас спасло трудолюбие. Обрабатывая пашню, на себе таскали соху. Мама у солдат раздобыла немного картошки, её и сажали. Поле родило хорошо. Мы, как на хуторе, стали жить сытно. В 46-м году отец заболел. Я свёз его в Торопец в больницу. Отца прооперировали, и он поправился. Я стал заниматься фотографией. Были такие аппараты: через 5 минут готовая фотография. Мы мечтали вернуться в Холм. Перевезли туда на пароме избу, разгрузили, потом построили дом на улице Карла Маркса. В Холм окончательно переехали уже в 1947 году. Помню, поехали первый раз, когда только война закончилась. Переночевали в Тухомичах, подъезжаем к Холму, видим: нет домов, одни пепелища. Нас пока пустили пожить родственники. Город представлял собой страшное зрелище: по огородам и на аэродроме валялись трупы. К тому же донимали отвратительные запахи. На аэродроме стояли немецкие планеры, в нашем огороде тоже было два. Я начал плотничать, хорошо работал топором. На реке Шульге валил лес. Везде валялось оружие. Я всё таскал домой. Милиция отбирала, а я приносил опять.

Холм начал отстраиваться. У парка появился клуб, и я устроился помощником киномеханика. Потом окончил курсы и, получив право, стал киномехаником. В 1948 году поехал по району с кинопередвижкой: Сопки, Наход, Устье, Хвоиново, Загорье, Ельно, Мисино.

В 1951 году меня перевели в Сопки, там был клуб. Поработал там. Потом взяли в армию, попал в город Сталиногорск Московской области, в школу шофёров. Шёл 1952 год, когда нас стали распределять по воинским частям. Летом уехали в город Гороховец, в лагеря. Там дислоцировался 19-й батальон химзащиты. Мы охраняли склады с отравляющими веществами, оставшимися от немцев. Оттуда нас отправили в северный Казахстан на испытание ядерного оружия. После службы я вернулся в Холм, где и живу до сих пор».


Воспоминания записали Белоусова Марина и Мастюкова Валерия.
Источник: http://rvio.histrf.ru/soobshestvo/post-2689
По дорогам войны | РВИО | РВИО

Фото из личного архива Карпова В. В.

ДЕТСТВО, ОПАЛЁННОЕ ВОЙНОЙ